Толстой в "Воскресении" следующим образом описывает христианское богослужение:
"Сущность богослужения состояла в том, что предполагалось, что вырезанные священником кусочки и положенные в вино, при известных манипуляциях и молитвах, превращаются в тело и кровь Бога. Манипуляции эти состояли в том, что священник равномерно, несмотря на то, что этому мешал надетый на него парчовый мешок, поднимал обе руки кверху (242) и держал их так, потом опускался на колени и целовал стол и то, что было на нём. Самое же главное действие было то, когда священник, взяв обеими руками салфетку, равномерно и плавно махал ею над блюдцем и золотой чашей. Предполагалось, что в это самое время из хлеба и вина делается тело и кровь, и потому это место богослужения было обставлено особенной торжественностью".
Подобные отступления в своих романах Толстой обставлял особенной торжественностью, ибо в них предполагалось делание из слов реальности, то есть правды. Несмотря на, а точнее – благодаря диаметрально противоположной посылке, Толстой пришёл к чисто иудейскому взгляду на мир.
Лев Николаевич переписывался с Соловьёвым. В принципе, он мог это делать на иврите (Соловьёв учил язык с Гецом, а Толстой – с Минором). В одном из писем Толстой писал:
"Я вперёд знаю, что если Вы, Владимир Сергеевич, выразите то, что Вы думаете об этом предмете (о "еврейском вопросе". – О.), то Вы выразите и мои мысли и чувства, потому что основа нашего отвращения от мер угнетения еврейской национальности одна и та же: сознание братской связи со всеми народами и тем более с евреями, среди которых родился Христос и которые так много страдали и продолжают страдать от языческого невежества так называемых христиан".
Если среди евреев родился Христос, то, можно добавить теперь, среди русских родился Антихрист. И он не забыл "глыбу", "матёрого человечища". В полуразрушенной и осквернённой Оптиной пустыни, в скиту (самом святом месте, монастыре в монастыре), в алтарной части церкви повесили большой портрет Толстого. (255) Отлучённого от церкви.
Розанов сказал о Толстом:
"Чего хотел, тем и захлебнулся. Когда наша простая Русь полюбила его простою и светлою любовью за "Войну и мир", – он сказал: "Мало. Хочу быть Буддой и Шопенгауэром". (261) Но вместо "Будды и Шопенгауэра" получилось 42 карточки, где он снят в 3/4, 1/2, в фас, в профиль и, кажется, "с ног", сидя, стоя, лёжа, в рубахе, кафтане и ещё в чём-то, за плугом и верхом, в шапочке, шляпе и "просто так" ... Нет, дьявол умеет смеяться над тем, кто ему (славе) продаёт свою душу. "Которую же карточку выбрать", говорят две курсистки и студент. Но покупают целых три, заплатив за все 15 коп."
Вместо Шопенгауэра получился "наш советский Шопенгауэр". В мешке с рукавами.
Но последний штрих. В Оптиной повешена полутораметровая ФОТОГРАФИЯ Толстого. "За 15 коп." Признайтесь же, что в русской истории есть странная эстетика договаривания. Кажется, ну хоть на этот раз, хоть в эту сторону язык не высунется. А он р-раз – и высовывается. "Великий и могучий русский язык". Во какой. В нашей истории все языки высовываются. Миллиард языков. Может, русская идея, её лучший биоморфный образ, это ёжик такой из языков. Он плывёт в океане истории на языках.
<-- НАЗАД ПО ТЕКСТУ ВПЕРЁД -->