321


Примечание к №282
Бабель, служа в ЧК, а потом в конармии Будённого, с лихвой утолил мечты голодной молодости


А пожалуй, это некий "нулевой", еврейский слой "Конармии", невидимый для русского глаза. Ну конечно же! Это пьяный, эротический пир Бабеля, когда все сбывается. Это еврейская пугачёвщина, вовсе не формальная, не самозванная, а настоящая, с настоящим Петербургом, Москвой и Киевом. Это в той, дореволюционной, России всё ненастоящее и униженные, тенеобразные евреи. Никакой тоски, "люди и лошади". "Конармия" - книга-праздник. Вот! Счастливая любовь. Интересно: вокруг грязная, животная половая жизнь - спаривание самцов и самок. Сифилитики, заражающие все вокруг, изнасилования методом живой очереди, какие-то мясистые проститутки-санитарки. Мутная, пьяная жизнь. Но всё лезет, все спаривается, и совсем не понарошку. И не только люди, но и животные. И даже Бог. Бабель восклицает в польском костёле:

"Я вижу раны Бога, сочащиеся семенем, благоуханным ядом, опьяняющим девственниц".

И в центре этого совокупляющегося мира сам Бабель. Он только один раз спит с женщиной, но какой! Это царица, матка развороченного улья. И он её не насилует, а она сама ему отдаётся, а без него умирает, гибнет. И он её, русскую дворянку, чуть ли не графиню, кладя к себе в постель, на самом деле спасает, спасает от русской орды, которая без его комиссарского покровительства сразу бы её изнасиловала хором и убила. Эта история и есть центр, стержень, вокруг которого крутится всё повествование.

И удивительно, удивительно. Проклятый русский глаз совершенно не понимает. Какова суть для самого Бабеля, как он мир воспринимает. И вообще русские в этой культуре "русской советской литературы" ничего не понимают. Читают, вот перед глазами, а ничего не видят. Пафоса, сути-то и не видят. Кажется: ну, не в этом дело, это ты, брат, зарапортовался. Да позвольте, как же зарапортовался, когда вот поэма Эдуарда Багрицкого "Февраль". Это наш глаз скользит, не понимает, отказывается понимать. А ведь все так просто:

В Одессу вернулся с фронта Багрицкий, "богатырь Мазурских болот". Вернулся с давними, ещё довоенными комплексами:

Ещё в детстве

И вот поэт влюбляется в "гимназистку сине-зеленоглазую". Он ходит за ней, ходит. Она его не замечает, а он ходит -

Далее разрабатывается тема "богатыря мазурских болот":

Это чтобы любимую видеть. Несогласованность тут очень важна, так как говорит о реальности сюжета - когда слёзы на глазах, уже не до логики. И вот первая кульминация. Багрицкий набирается духу и подходит к очаровательной арийке:

И далее - верх унижения. Девушка говорит, что если от неё не отстанут, то она позовёт полицейского.

Восточные люди не понимают, что такое отказ. Это арийский петушок стал бы плакать. А восточный человек: "И-й-й-и, издэваищься, тибе добром просят, дэнги дают, а ты... Кынжалом заколю!" Но нельзя - стоит на перекрёстке "фараон". Однако не надо забывать, что египетское пленение подходит к концу. На носу февраль (а там, глядишь, и октябрь). В эту ночь мы пошли забирать участок... Я, мой товарищ студент и третий - Рыжий приват-доцент из эсеров. Кровью мужества наливается тело. Ветер мужества обдувает рубашку. Юность кончилась... Начинается зрелость. Грянь о камень прикладом! Сорви фуражку!

В участке же сказали:

Ну а дальше началась настоящая жизнь:

Вот она - власть!

Тут бы детине и поговорить с арийской сучкой и ломакой. Но чу! нам необходимо моральное превосходство. Поэтому события разворачиваются гораздо сложнее:

Да, уж, эти-то не стали бы на городового оглядываться! Однако шутки в сторону - ночная облава. Вошли в притон, а там:

Но это все мишура, камуфляж. (Хотя в действительности, может быть, все этой мишурой и заканчивалось. Пришёл ночью: здесь гимназистка такая-то?) А дальше:

И вот открывают один кабинет, второй, третий... А в третьем гимназисточка. "Та самая".

"Чувствуете трагедию Достоевского?"

"Не надо денег". Да, это апофеоз. Я "стою подобно башне", а ты сука, шваль. Я смеюсь с тебя, смеюсь. Ты ногтя моего не стоишь, дешёвка. Я говорил: пойдем со мной! И теперь у тебя всё бы было: и кольца, и ботиночки шикарные, и трусики. А кто бы стал приставать, я бы всех из пушки - пух-пух, и убил. Эх ты... Тут, вроде бы, и конец, развязка. Но, во-первых, как всякое порнографическое произведение, поэма должна закончиться сексуальной кульминацией, а во-вторых, надо знать еврейскую психологию:

Ну, а далее следует "философское обобщение", "кредо". Так сказать, "Декларация прав трудящегося и эксплуатируемого народа России":

И конец. Такая вот "поэма". Бабель сказал о Багрицком: "Он был мудрый человек, соединивший в себе комсомольца с Бен-Акибой ... Ему ничего не пришлось ломать в себе, чтобы стать поэтом чекистов, рыбоводов, комсомольцев". Конечно, вирши Багрицкого это ключ к психологии чекистов первого поколения. Им всё было в его творениях близко, знакомо. Да Багрицкий и был чекистом с литературными способностями. "Блатной поэт". Можно себе представить, как Ягода, Трилиссер или Коган шептали сквозь слёзы строки "Февраля", как выучивали их наизусть и переписывали в заветную тетрадку. (Впрочем, зачем же в тетрадку? - печаталось большими тиражами, у блатарей были и типографии.) Это еврейско-чекистское "Маруся отравилась" - та же воровская поэзия высоких чуйств, но с национальными осложнениями.


<-- НАЗАД ПО ТЕКСТУ ВПЕРЁД -->

К ОГЛАВЛЕНИЮ РАЗДЕЛА