В характере отца несомненно было что-то еврейское, что-то пришибленное, раздавленное, униженно- ненормальное, с трудом компенсируемое то визгливым, то вдумчивым оправданием. Но во всём отцовском мельтешении было чувство, выдающее с головой его наивно-арийское происхождение. Это чувство какой-то абсолютной растерянности и недоумевающей рассыпанности. Это был человек, предки которого 1000 лет жили в обстановке расового комфорта. Никаких навыков обитания в чуждой расово среде у них не было. А ведь расово, биологически чуждое общество это совсем не социальное отчуждение, это гораздо глубже и страшнее. И вот отец оказался в положении еврея, "чужака".
Пихнули в грязь и смеются. А рядом сынишка плачет, лопочет что-то на милом жаргоне. Евреи с этого- то и живут, на этом-то века и века всё образование, всё воспитание строят. А русского вот толкнули в грязь - он даже и не поднялся как следует, а как-то боком, боком, прижимаясь к земле, побежал за угол. А о сыне и забыл даже. Сыну кричат: "Анклойф, Иван, беги у папе". А папа-то умирать собрался.
То же и в моей судьбе повторяется. Вот "дело о рисунке". В хохочущем, колесом ходящем быте еврейского кагала всё нашло бы своё разрешение, и нашло бы в той или иной степени просто, естественно, "само собой". В моём же случае сама мысль о РЕШЕНИИ подобного рода события просто не могла прийти в голову. В генофонде решение таких проблем не предусмотрено. Дворянство это дворянство, а дворня это дворня. Но чтобы дворянин оказался в положении дворового - где же это видано? Только в горьковских "пиесах". А кто ведь я? - Дворянин из барака. (532) Конечно, это привело к совершенно ненормальным видам взаимодействия с действительностью. В кривом зеркале элитарного гонора (вовсе не социального, а биологического) микроскопические происшествия приобретали масштабы мировых проблем.
Вот и проблему "рисунка" я стал решать по-русски основательно, серьёзно, в стиле "спокойно, товарищи, все по местам, последний парад наступает". Начало существования в качестве изгоя было положено, как и положено, филологической адаптацией. Человек, который "рисует голых баб", конечно, не может иметь нормального имени. Он должен носить кличку. Какую? Смешную, жалкую и агрессивно-нелепую. В классе я сообщил, что меня зовут "Килька". (546) Прозвище понравилось и успешно продержалось до окончания школы (прозвищ в классе больше ни у кого не было).
После смены имени необходимо было изменить внешность. Моя красивая внешность находилась теперь в разительном несоответствии с новой социальной ролью "отпетого", "классного шута". Я смешно вытягивал шею, надувал щёки, просто кривлялся. На помощь пришли начавшиеся тики: дёргалось плечо, шея, косили глаза, кривился по-крысиному в сторону нос. Помнится, одна школьница упорно называла меня не "Килькой", а "Крысой": "У-у, кр-рыса". Проблема внешности была окончательно решена годам к 15-ти. Лицо покрылось прыщами, глупо округлилось, нос вытянулся, волосы свалялись в нестриженые сальные лохмы. Возможно, что в это время я производил не просто отталкивающее, а и более тяжёлое впечатление. Однажды ехал с отцом в метро, и его сочувственно спросили: "Он у вас что, болен?" Отец ответил: "Да". Я промолчал, по привычке безропотно перетекая в предложенное определение.
При этом ни об изменении внешности, ни о новом типе поведения я, конечно, совсем не думал. Всё происходило внутри, и в сознание просачивались лишь отдельные струйки взбаламученных сновидений. Ход отражённого в мыслях стремления к смерти был примерно следующим: отец придёт в школу и будет рассказывать "про баб". Надо "заглушить", подготовить почву, чтобы в общем контексте новая информация не выглядела оглушающе-разоблачительно. Проблему "двора" (отец будет рассказывать во дворе) я решил просто. С того самого воскресенья я никогда не выходил гулять. Третья проблема тоже была решена сразу: у человека, который "рисует баб", не может быть друзей.
И наконец, всякие разговоры о так называемой "любви" в таком положении должны быть исключены. Это глумление.
Всё было вполне логично. Только принялся уж больно шустро. У евреев и шуточки, и ирония. А тут Ваня насупил брови и давай топором махать: "Пропала жизнь". Да на этом можно жизнь ПОСТРОИТЬ. "Бабы". Ну и развил бы тему "баб". Уже интересно. Из лужи-то многое виднее. Может быть, в луже звёзды лучше видно. Нет. Не надо этого. Купил булку, а там след сапога на корке. -"Гражданин, поменяйте!" -"Нет, заверните ТАК". Вы мне жизнь мою так заверните, "с лужей". Евреи говорят: "Да не было никакой лужи, забудь". - "Нет, была. Как же забыть. Я помню, меня толкнули. Тогда, в выходной день. И все смеялись, а потом забыли. А я помню". - "Во-от, правильно. Эти ублюдки ногтя твоего не стоят". -"Нет, не правильно. Меня толкнули, и я виноват. А больше и нет никого. Я и лужа". - "Да кто же так в луже живёт. И разве так в луже живут?" -"Живу как умею. Учиться не у кого. Приходится своим умом-с".
Русские относятся к жизни слишком серьёзно. И русские, и евреи это трагические, эсхатологические народы. Евреи трагедию делают бытом, опошляют. А русские быт превращают в трагедию. И в том и в другом случае форма трагедии, стиль трагедии утрачены.
Русские - лгуны в слове. Болтуны хитрые, двуличные. Их не поймёшь. Начнут с одного, а кончат совсем другим. В чувствах же очень честные и серьёзные. Евреи в слове, договоре - прямы, верят. Зато в чувствах лукавы, с трещинкой иронии: смеются, а взгляд грустный, плачут, а глаза лукаво жмурятся, прячутся. Релятивизм чувства и релятивизм слова. Предательство сердца и измена ума, рассудка. Поцелуй Иуды и слово Ивана. Очень интересно проследить, как эти два столь двуличных и коварных народа начали "взаимодействовать", делить народы, страны, материки, земной шар. Космос. Иуда и Антихрист. Два народа-юрода, два народа-паяца.
<-- НАЗАД ПО ТЕКСТУ ВПЕРЁД -->