573


Примечание к №526
"Не будут же они..." – Будут.


Дочь Толстого Татьяна Львовна в 1891 г. выехала в места, пострадавшие от неурожая. Свои впечатления от увиденного она аккуратно записывала в дневник:

"29 октября. Бегичевка ... пришло несколько баб, и все румяные и здоровые на вид. Хлеба ни у кого нет, и что хуже всего – его негде купить. Соседка рассказывала, что продала намедни последних четырех кур по 20 коп., послала за хлебом, да нигде поблизости не нашли ... Другая баба по моей просьбе принесла показать ломоть хлеба с лебедой. Хлеб чёрен, но не очень горек – есть можно. "И много у вас такого хлеба?" -"Последняя краюшка" (сама хохочет). – "А потом как же?" – "Как? – помирать надо". – "Так что же ты смеёшься?" Эта баба ничего не ответила, но, вероятно, у неё та же мысль, которую почти все выс- казывают: правительство прокормит. Все в этом уверены и поэтому так спокойны".

И правительство тогда, конечно, "прокормило". Как делало это и раньше. Именно правительство, а не "общественность". Вклад государства в ликвидацию неурожая 1891 г. несоизмерим с вкладом "общества". Помощь последнего ограничивалась в основном газетной истерикой о "вымирающем русском крестьянстве", которое конечно до такого состояния "довели" и довели, конечно, "власти". Но это ясно. Мне интересно другое. Ведь когда в 1921 г. начался голод в Поволжье (первый Голод с эпохи смутного времени), крестьяне, веками привыкшие к СВОЕМУ правительству, тоже, наверное, "смеялись", тоже думали, что "правительство прокормит", тем более, что это правительство совсем недавно вывезло у них всё зерно, включая семенной фонд. Думали: "не могут же они"; "они понимают, что нам нечего есть, знают". По официальным данным погибло 5 миллионов. Как только начался настоящий голод, из деревень По-волжья первым делом убежали все советские чиновники. Единственная организованная группа, которая осталась в сёлах, – священники – накормить людей не могли. Единственное, что было в их власти, это помочь своим прихожанам уме-реть достойно, не по-зверски. В Воронежском уезде толпы крестьян ходили по полям с обновлённой иконой "Достойна есть". Священники устраивали торжественные встречи иконы с колокольным звоном, молебнами. В окрестных дерев-нях также стали появляться обновлённые иконы, и не только в храмах, но и в домах крестьян. А что оставалось делать? – молиться и умирать. И вот на этом этапе новое правительство наконец помогло. Но не хлебом, ибо не хлебом единым... (577) Воронежский губернский ревтрибунал возбудил уголовное дело против контрреволюционных молитв о дожде и хлебе. В приговоре от 22.10.1921 года отмечалось:

"Научно-психиатрическая экспертиза установила развитие эпидемии массового религиозного психоза".

Большевик Ногин на ХII съезде живописал исключительную храбрость и мужество колониальной администрации:

"Кое-кто из статистиков совершает целые подвиги. Например, на Кавказе некоторым товарищам пришлось подвергаться опасностям во время обвалов. В Самарской губернии им пришлось точно так же испытать целый ряд лишений вследствие того, что тех лошадей, на которых они двигались, съедали".

Стихийные бедствия: обвалы, туземцы. И доблестные, научные евреи, с гроссбухами учитывающие доставшееся поголовье, причём поголовье (596), обратите внимание, одержимое религиозным психозом. Я читал протоколы и думал: ну хоть кто-то, хоть один "чудак" не выдержит, закричит: "Что же мы наделали! Нет нам прощения!" Ничего подобного. Общая атмосфера – ЛЁГКАЯ, ШУТЛИВАЯ. Специально подсчитал, пометка "смех в зале" встречается в протоколах этого съезда 49 раз! Весёлые, молодые учёные, собравшиеся на университетский капустник. Всё ещё знают, и вся жизнь ещё впереди.

Мартынов-Пиккер изрёк на том же съезде: "Источник силы нашей коммунистической партии и властвующего у нас пролетариата заключается в том, что они, низвергнув все кумиры, продолжают молиться одному Богу, богине разума, исторического разума."

И там же самовлюблённый Зиновьев на вершине своего политического могущества:

"Мы – марксисты, и поэтому мы слышим, как трава растёт. Мы видим на два аршина под землёй".

Но не так глупо. Вместе с самодовольной еврейской тупостью, еврейская же и хитрость:

"Сейчас поднимает голову великорусский шовинизм ... Опасность (голода) была ... велика потому, что середняк-рабочий не мог примириться с фактом людоедства и т.д. Но все же это ничто по сравнению с тем, что может быть, если у нас начнутся национальные трения. Если у нас в Советской России начнутся массовые национальные трения, то это будет таким ударом коммунистическому интернационалу, от которого он не оправится много лет. Если бы у нас дело дошло до таких трений, это было бы гораздо опаснее, чем даже голод и людоедство, которое мы пережили..."

Главное не называть фамилий и адресов. Единственная забота – страх, как бы не узнали. Ни один колонизатор-европеец не дошёл бы до такого плоского, трусливо-животного эгоизма. Розанов в "Апокалипсисе" буквально мечтал о захвате России немцами. И действительно, всё равно бы произошла ассимилляция и Россия стала бы в конце концов независимой (как Индия и все другие колониальные страны, даже самые маленькие). И уж как о несбыточном счастье писал Розанов тогда в письмах о крепостном праве. "Какое счастье быть чьим-нибудь крепостным". Конечно, по сравнению с зиновьевыми счастье. Свой, родной по крови, и в общем умный, в общем благожелательный, в общем заботливый. Чтобы помещик не помог своим крестьянам – голодающим, погорельцам, больным холерой? Невероятно. А о большевистской политике по отношению к крестьянам с исчерпывающей полнотой сказал товарищ Осинский ещё в 1919 году (VIII съезд):

"Есть один еврейский анекдот. Стал еврей жаловаться Богу на тесноту его жизни: жилище его слишком темно, грязно, тесно, он не может так жить и согласен умереть. И Бог предписал в эту хижину постепенно привести ему и лошадь, и корову, и птиц и всякий день спрашивал: "Не лучше ли тебе?" – "Нет, – отвечает еврей, – совсем плохо". Бог говорит: "Выгоняй всех, вычищай". Тогда еврей пришёл и сказал: "Теперь стал рай настоящий". Товарищи, так и мы столько нагнали всякой твари, что если почистим хорошенько, то крестьянство только вздохнёт облегчённо и будет говорить, что рай от большевиков".

Я вижу их, вечно пьяных, грассирующих, рисующих друг другу кресты на спинах френчей, рассказывающих в курилках свежие анекдоты из кавказской и еврейской жизни...

Однажды я подумал: а ведь правительство, власть – это "хорошо". Это польза, помощь, добро. Так ведь в нормальных условиях, в нормальном обществе. И мысль эта мне, запуганному, смертельно боящемуся, как бы власть меня НЕ ЗАМЕТИЛА, не обратила на меня внимание, – мысль эта показалась мне до того нелепой, до того экстравагантной...


<-- НАЗАД ПО ТЕКСТУ ВПЕРЁД -->

К ОГЛАВЛЕНИЮ РАЗДЕЛА