Указывая в начале НЭПа на необходимость изменения самой психологии высшего партруководства, Ленин писал:
"Основной принцип "производственного воспитания", воспитания НАС САМИХ, старых нелегальщиков и профессиональных журналистов, состоит в том, чтобы мы сами брались и других учили браться за внимательнейшее и подробнейшее изучение нашего собственного опыта..."
Стоит ли говорить, что "изучение собственного опыта" вещь для журналиста логически противоречивая, заранее обречённая на провал.
Розанов поражался пошлости похорон Толстого:
"Поразительно, что к гробу Толстого сбежались все Добчинские со всей России ... О Толстом никто не помнил: каждый сюда бежал, чтобы вскочить на кафедру и, что-то проболтав, – всё равно, что, – ткнуть перстом в грудь и сказать: вот я, Добчинский, живу; современник вам и Толстому".
И далее:
"Добчинского, если бы он жил в более "граждански развитую эпоху", – и представить нельзя иначе, как журналистом, или, ещё правильнее – стоящим во главе "литературно-политического" журнала; а НОЗДРЁВ писал бы у него передовицы... Это – в тихое время; в бурное – Добчинский бегал бы с прокламациями, а Ноздрёв был бы "за Родичева". И кто знает, вдвоём не совершили ли бы они переворота? "Не боги горшки обжигают"."
И какая же политическая программа может быть у "литераторов"?
"Сатана соблазнил папу ВЛАСТЬЮ; а литературу он же соблазнил славою... Но уже Герострат указал самый верный путь к "сохранению имени в потомстве"... И литература, которая только и живёт тревогою о "сохранении имени в потомстве" (Добчинский) – естественно уже к нашим дням, т.е. "пока еще цветочки", – пронизалась вся Геростратами.
Ни для кого так не легко сжечь Рим, как для Добчинского. Катилина задумается. Манилов – пожалеет; Собакевич – не поворотится; но Добчинский поспешит со всех ног: "Боже! да ведь Рим только и ждал МЕНЯ, а я именно и родился, чтобы сжечь Рим: смотри публика, и запоминай МОЁ ИМЯ".
Сущность литературы... самая её душа... "душенька"".
"Литератор" – рассказчик. Ну а что рассказывать, что самое интересное? – Разные "жуткие истории". Это в корне, в основе. Почему детектив столь презренный жанр литературы? Да потому, что это её голая физиология, её животный костяк. Детектив – обезьяна литературы. Придавая столь исключительное значение литературе, нация свою историю неизбежно сводит к детективу. Теперь в конце концов русский может сидеть на любой вечеринке с блаженной самодовольной улыбкой. ЧтО ему все эти иностранные рассказчики. Вот сейчас он заговорит о русской истории ХХ века, и слушатели будут рыдать. Слезы ужаса перед глубиной человеческого падения и слёзы восторга перед высотами человеческого благородства и стойкости брызнут у них из глаз. И будут они просить ещё, ещё. И рассказчик, плавая в бланманже всеобщего благоговейного интереса, будет говорить снова и снова, лишь изредка прерываясь, чтобы подковырнуть вилкой кусок балыка или "откурировать" запотевший графинчик.
И ведь прав. Выбежать вперед, завизжав, вцепиться ему в глотку – 60 миллионов "для сюжета" умучили – глупо, пошло. Никто не виноват. Все и никто. "Так растём". Кто-то посадил, полил из лейки, и такой мир вырос. Переделать его нельзя. КОМУ переделать МИР. Я сам в нём живу. Это ФАТУМ.
<-- НАЗАД ПО ТЕКСТУ ВПЕРЁД -->