Розанов это в себе отлично чувствовал и почти сознательно отказался от пути русского монотонного монотеизма. Его ренегатство это, в известном смысле, просто самосохранение, отвязывание от разрушительных идей:
"Я мог бы наполнить багровыми клубами дыма мир... Но не хочу.
И сгорело бы всё... Но не хочу. Пусть моя могилка будет тихо и "в сторонке"".
Однажды Розанов высмеял Хомякова, заявив, что он подходит к философии Лютера
"с какими-то вопросами киевского семинариста, с какой-то схоластической тетрадкой "вопросов" и "ответов", спрашивает его по "вопросам" и, не слыша от него "ответов", значащихся в киевской тетрадке, творит над ним суд до того неуклюжий и не в соответствии с событием и лицом, что читателя по коже дерёт".
Хомяков в славянофильском запале обернулся неожиданно для самого себя "русским с тетрадкой", дурачком из идейных. Но тетрадка, к счастью, была у него только по одному пункту. А есть русские, у которых на всё есть тетрадка, у которых весь мир в одну тетрадку записан. Ну, в три. И он, бедняга, начинает носиться с этими "философскими тетрадями". И тут уже всё, контакт с ним возможен только в форме допроса.
В статье "Памяти Хомякова" Розанов подметил, что проповедь добра сочеталась у самого Хомякова с довольно злобным отношением к чужим мнениям. Но Розанов на этой статье оборвал собственную ругань и потом пошёл наперекор. Он не стал "разрушать" Хомякова. Зачем?
Тогда же, в 90-е годы, Василий Васильевич с горечью заметил:
"Касательно католичества у нас, русских, можно сказать, существуют одни предрассудки и коротенькие смешки. Новая наша полемика против него есть только серьёзная форма развития этих же смешков."
Но сам Розанов в полемике с Хомяковым просто прыснул в рукав, почувствовал смешную чёрточку и щипнул за неё. Пускай больно, с вывертом, но от этого не умирают. Хомяков же в полемике с западным христианством поставил себе эту полемику чуть ли не целью жизни и стал утюжить противника томами. Получилось слишком серьёзно и, по закону обратной перспективы, слишком неумно. Розанов, как и все русские честно заходился, но у него хватало чутья не заходить слишком далеко. Он всегда потом возвращался. Бродил в разные стороны, рыскал, но никогда не заблуждался. Глохнул, слепнул, орал, в голове шумело, глаза наливались кровью, а потом вдруг посередине обрывал, бессильно, в изнеможении садился на землю. "А зачем?" – щёлкал в голове вопрос-выключатель. А с земли тянуло влагой, прохладой. Он грустно подпирал щеку рукой, задумывался, замолкал. И выскакивал из тумана линейного мышления. А его противники всегда проскакивали, просчитывались.
<-- НАЗАД ПО ТЕКСТУ ВПЕРЁД -->