103. С. Хакиму
Сколько нас нерусских у России –
И татарских и иных кровей,
Имена носящих не простые,
Но простых российских сыновей!
Пусть нас и не жалуют иные,
Но вовек – ни завтра, ни сейчас –
Отделить нельзя нас от России –
Родина немыслима без нас!
Как прекрасно вяжутся в России,
В солнечном сплетении любви,
И любимой волосы льняные,
И заметно тёмные твои.
Сколько нас нерусских у России –
Истинных российских сыновей,
Любящих глаза небесной сини
У великой матери своей!
М. Львов, 1957 г.
104. О родных
Мы как братья, товарищ Иван!
В подтвержденье
Я сказать тебе вот что хочу:
Пусть чужими считаемся мы по рожденью,
Мы родные по Ильичу!
Только тот, кто умел говорить по-татарски,
Раньше был мне товарищ и брат,
А теперь – мои родичи разной окраски
И на всех языках говорят.
Ветер странствий подул на меня, непоседу
(Я ведь, Ваня браток, из бродяг!)
И пошёл я разыскивать дружбу по свету,
Как искал своё счастье бедняк.
Я к забитому, тёмному, нищему люду
Шёл, минуя страны рубежи,
И у самого тёмного спрашивал всюду:
Знаешь, кто это Ленин? Скажи…
- Ленин – друг.
Ленин – брат.
Ленин – вестник свободы и хлеба.
Ленин – щит бедняков, -
отвечали мне, где бы я ни был.
Каждый Ленина в сердце хранил,
Лишь афганец немой показал мне на небо:
Молча Ленина с солнцем сравнил.
Всем он близок – без национальных делений,
Всем, кто пробовал пота вкус.
Да, кого я ни спрашивал: - Кто это Ленин? –
Ни один не ответил – урус.
Х. Туфан, 1930 г.
Пер. с татар.
105. Сыны России
… А бинт на его голове намок
От крови.
Но ни слезы, ни стона.
Как будто его увенчал венок,
Из густо-багровых роз сплетённый.
Нацистам тупым всё казалось простым:
Татарин – значит потомок Мамая!
То бьют,
То пытаются спеться с ним.
Чингиза империю упоминая.
И вынуждены менять свой тон
На каждой пытке, на каждом допросе:
Он муки с презрением переносит…
Глупцы! Потомок Рахметовых он!
Стоят перед ним гестаповцы-псы,
Бессильны, как перед Страной Советов.
Муса
И каждый товарищ Мусы –
Железные рыцари, как Рахметов…
Х. Туфан,
Пер. с татар.
106. 1919 год
Мамы в добрый час породили нас,
Не в палатках, а в болотах наша жизнь
зажглась…
Мы из тех ребят, что не ждут наград,
Жарко любят, твёрдо верят, частью дорожат.
Броневик – сюда, броневик – туда,
Враг подходит, но восходит красная звезда.
Я, на страх врагам, сам достал наган.
Дайте, дайте мне винтовку, я не мальчуган!
Город наш в дыму. Город наш в огне.
Как стекло в плавильной печи небо в вышине.
Мальчик, словно птенчик, не залатан френчик,
На посту у трибунала Янкелэ Рубенчик.
Сытые семейки, прячетесь под скамейки!
На улицу, на улицу, хлопцы из ячейки!
…
Мамы в добрый час породили нас,
Комсомольцы минской роты, слушайте приказ!
М. Тейф, 1920 г.
107. Скрипка комиссара
В комнате – скрипка в футляре,
Память о комиссаре.
Весной в годовщину освобожденья,
Глянув на город, на сад в цветенье,
На дальний степной простор
И на портрет довоенный, счастливый,
Две русские женщины молчаливо
Садятся за стол.
И чокнется рюмка о рюмку,
И думка сойдётся с думкой.
Как сёстры, подсев поближе,
Обнимут друг друга, грустны.
За папу!
За всех погибших!
Чтоб не было снова войны!
Мать ещё строже, тише:
А он ничего не слышит…
Сойдутся глаза с глазами.
И девушка шепчет с жаром:
Хочу я сынишку, мама,
Назвать в честь отца Елизаром… -
Снимает футляр
и гибким
Смычком пробуждает скрипку.
Times New Roman">Колышутся ветви над обелиском,
Луч солнца тихонько скользит по спискам
Павших за город степной.
И первый венок из цветов весенних
Две русские женщины в воскресенье
Приносят на холмик родной.
Влад. Фёдоров
108. Баллада о скрипке
Некогда на свете
Старый мастер жил.
Мастерил он скрипки,
Жил и не тужил.
…
Скрипку петь и плакать
Мастер научил,
Он корпел над нею
Из последних сил.
Но приклад тяжёлый
В двери загремел,
И погнали мастера
Ночью на расстрел.
Кутал скрипку мастер
Ветхою полой,
Думал: не пробило бы
Пулею шальной.
Был убит той ночью
Мастер наповал,
Он в могиле скрипку
Телом прикрывал.
Мы туда вернулись,
С боем наступая.
Видим: горы трупов
И скрипка –
Живая.
О. Дриз,
Пер. с идиш А. Ревич
109. Внук музыканта
Тёмная ночь. Отдыхают полки.
Танки заснули в кустах.
Ветер холодный немецкой реки.
Поле в могильных крестах.
…
И тишина. Кто летит по тропе?
Едет из штаба связной.
Вот он проходит уже по траве
Вдоль по опушке лесной.
Левина, срочно!
Сержанта? Сейчас!
… В крайней землянке возня.
Левин, вставай!
Получен приказ
Ждёт генерал…
Меня? –
И тишина.
Кто летит по шоссе?
Слушает часовой.
Двое людей в световой полосе.
Кто там? –
И весело:
Свой!
Штаб.
По трёхвёрстке прошёл не спеша
Красный огрызок карандаша,
Горло Берлина сжимая.
Тени качаются на стене.
И генерал сидит в тишине.
Дремлет передовая.
Слушай, сержант,
Ты музыкант?
Да, генерал?
На чём играл?
Ты кларнетист?
Нет, генерал!
Ты тромбонист?
Нет, генерал!
И не флейтист?
Нет, генерал!
На чём играешь, солдат?
Мой инструмент – автомат!
А до войны?
Был скрипачом.
Так собери музыкантов скорей.
Завтра мы наступленье начнём.
Мало мне музыки батарей.
Ясно тебе? Почему замолчал? -
Тихо спросил генерал.
… Свет фонаря освещает глаза,
А на ресницах слеза.
Разве в атаку легче ходить?
И под огнём безопаснее жить?
Что замолчал? –
Спросил генерал.
Пишет жена?
Нет, генерал!
Где же она?
Там, генерал!..
Брат и сестра?
В пепле костра…
А старики?
В тине реки…
Клезмера деда к оврагу вели,
Чтобы он фрейлехс играл…
Я на Тучинке в чёрной пыли
Клятву священную дал.
Я до победы не музыкант,
Мой инструмент – автомат.
Есть у тебя и такой талант.
Ты настоящий солдат.
Будто алмазами режут стекло,
Небо ракеты прожгли.
Дымом Берлин заволокло.
Танки на приступ пошли.
Горло Берлина сжимает петля.
Стонет земля.
Город горит, задыхаясь в дым,
Рушась во тьму.
Рвётся пехота вперёд и вперёд
До Бранденбургских ворот.
И тишина. Додымил, допылал
Город над Шпрее-рекой.
Вышел из виллиса генерал
И помахал рукой:
Левин, устал?
Нет, генерал!
Скрипку в подарок возьми,
сержант.
Есть у тебя и такой талант.
… Тихо вокруг. Офицеры молчат.
Фрейлехс играет в Берлине солдат.
М. Тейф, 1945 г.
110. Парикмахер из Мозыря
(отр. из поэмы)
Я – парикмахер Яша,
Родитель мой – Исайя,
Святое дело наше –
Расчёска костяная!..
У военкома много
Я времени не занял,
Всё это у порога
Ему пробарабанил.
Ну что ж, товарищ Яша, -
И улыбнулся в ус он. –
Солдатская, знать, каша,
Тебе пришлась по вкусу.
Родное учрежденье
Оставить – сердцу тяжко!
… На фронт ушёл в тот день я –
Красноармеец Яша.
…
Беру я бритву живо,
Ремень на сук подвесил,
И брею всех на диво,
Без зеркала и кресел.
Побрызгал всех "сиренью"
(Флакончик был с собою), -
И мигом настроенье
У всех бойцов другое.
…
Таскал ещё я долго
Солдатские манатки,
Не забывая долга,
У каждой дрался хатки;
…
На плащ-палатках, братцы,
Друзей мы хоронили,
Гранаты, как богатство,
За пазухой хранили;
Сражались мы, как черти,
Сто бед перетерпели,
На волосок от смерти –
Поверите ли? – пели.
Так тот ли это Яша
Из Мозыря?.. Не знаю…
"Святое дело наше –
Расчёска костяная!"
Я, в Мозыре известный
Как Яша парикмахер,
Жёг эшелоны честно,
Мосты взрывал без страха.
Когда я полз в разведку
Сквозь черноту, бывало,
Из Мозыря соседка
Меня бы не узнала.
Войны неразбериха
Несла нужду и беды,
А мы хлебнули лиха,
Чтоб вкус узнать победы.
Нас молнии крестили,
Играли "Фрейлехс" громы,
А мы врагов костили,
Припомнив им погромы.
Когда, как говорится,
Враг потерял опору,
Трофейной бритвой бриться
Мы начали в ту пору.
З. Телесин,
Пер. с идиш М. Шехтера.
111. Невидимка
Ой, заборы Обутковой,
Домики зелёные!
Полная луна в испуге
Смотрит с небосклона…
Чья-то тень к заборам жмётся,
Слышно – ходит кто-то…
И стучит
Тихонько в окна,
В двери
И ворота.
Кто он?
Чей он?
Под какою
Он ютится крышей?
Это невидимка!
Ша, евреи, тише!
Тише!
Что-то говорит он…
Что-то шепчет…
Тише!
В закоулках, в подворотнях
Зов тревожный слышен:
Разве мы безмолвны, братья,
Как овечье стадо?
Хватит нам сидеть в подвалах
Подыматься надо!
Если суждено погибнуть,
Лучше гибнуть стоя.
В спину извергам загоним
Лезвие стальное!
На Тучинке плач стоны,
Брань слышна чужая.
Там орудует гестапо,
Нас уничтожая…
Так пускай гремит сегодня
Голос пистолетов!
Выходите, люди Минска, -
Сыновья Советов!
Из лесов Старо-Дубравских,
Их глухих урочищ
Белорусские кукушки
Славу нам пророчат.
В деревеньке Скримонтово
Тоже братья наши, -
Там нас ждёт краюха хлеба,
Крынка простокваши.
… Чья-то тень к заборам жмётся,
Слышно – ходит кто-то…
И стучит
Тихонько в окна,
В двери
И ворота.
Кто он?
Чей он?
Под какою
Он ютится крышей?
Это невидимка!
Ша, евреи, тише!
Тише!
М. Тейф, 1944 г.
112. Сулянь*
Бывают слова – отдадим им дань, -
Что могут сравниться с песней.
В народном Китае слово "сулянь"
Легенд и мелодии чудесней.
Строг, молчалив проводник Бай Янь –
Не улыбнётся даже,
Но если услышит слово "сулянь", -
Всё о себе расскажет.
Дети в песке играют без нянь.
Чужой появился дядя.
Притихли. Но кто-то сказал: "Сулянь", -
И радость в ребячьем взгляде.
В деревню приехал. Ранняя рань.
Иду, никем не замечен,
Но вот разнеслось по фанзам: "Сулянь", -
И люди бегут навстречу.
Всюду улыбки – куда ни глянь,
Везде угощают чаем.
И всё потому, что ты ведь "сулянь" -
Сын Советского края!
С. Костюченко
("* Сулянь" (китайск.) – советский (прим.
автора.))
113. Китайский караул
Мне нынче вспомнилось невольно,
сквозь времени далёкий гул,
те дни, когда у входа в Смольный
стоял китайский караул.
Как это важно, что вначале,
морозной питерской зимой,
сыны Китая охраняли
штаб Революции самой.
Что у твоих высот, Россия,
в дни голода и торжества
стояли эти часовые –
краснокитайская братва.
И Ленин, по утрам шагая
в тот дом, что центром века был,
им, как грядущему Китая,
смеясь, "Ни-хао!" говорил.
Нам не забыть рожденье мира,
кумач простреленных знамён
и под началом у Якира
китайский первый батальон.
Я. Смеляков
114. Маленький праздник
Был вечер по-зимнему синий,
когда я, безмолвен, устал,
в московском одном магазине
в недлинную очередь встал.
Затихли дневные событья,
мятущийся схлынул народ.
За двадцать минут до закрытья
неспешно торговля идёт
…
Вот в это-то самое время
в пальтишке осеннем своём,
замеченный сразу же всеми,
китаец вошёл в "Гастроном".
Он встречен был нами привычно,
как словно до малости свой,
ну, скажем, наладчик фабричный,
а то лаборант заводской.
…
Как словно и в самом-то деле
он здесь с незапамятных дней…
Лишь губы у всех подобрели
и стали глаза веселей.
Лишь стали радушнее лица:
зачем объяснять – почему.
И вдруг невзначай продавщица
сама улыбнулась ему.
… Я шёл и курил сигарету
и радостно думал о нём,
о маленьком празднике этом,
о митинге этом немом…
Я. Смеляков
115. Алтайская зарисовка
Вдоль полян
и пригорков
дальний поезд везёт
из Москвы на уборку
комсомольский народ.
Средь студентов столичных,
словно их побратим, -
это стало обычным –
есть китаец один.
В наше дружное время
он не сбоку сидит,
а смеётся со всеми
и по-свойски шумит.
И всему эшелону
так близки оттого
кителёк немудрёный
вместе с кепкой его.
Вот Сибирь золотая,
вот пути поворот,
и уже по Алтаю
дымный поезд идёт.
Песни все перепеты,
время с полок слезать.
Вот уж станцию эту
из оконца видать.
Вот уж с общим радушьем
ради встречи
с Москвой
разражается тушем
весь оркестр духовой.
Вот уже по равнинам
в беспросветной пыли
грузовые машины
москвичей повезли.
По платформе скитаясь,
озирая вокзал,
этот самый китаец
потерялся, отстал.
Огляделся он грустно,
пробежал вдоль путей,
а на станции пусто:
ни машин, ни людей.
Под шатром поднебесным
не видать никого –
ни печальников местных,
ни оркестра того,
ни друзей из столицы,
ни похвал, ни обид,
только мерно пшеница
по округе шумит.
Нет ей веса и счёта
и краёв не видать.
Как же станут её-то
без него убирать?
По гражданскому долгу,
как велит комсомол,
он, не думая долго,
на глубинку пошёл.
Не какой-нибудь дачник,
не из праздных гуляк, -
в пятерне чемоданчик,
за плечами рюкзак.
Пыль стоит, не спадая,
солнце душное жжёт.
Паренёк из Китая
на уборку идёт.
И гудки грузовые,
мчась навстречу в дыму,
словно трубы России,
салютуют ему.
Я. Смеляков
116. На фабрике
Машины грохочут:
"Скорей! Скорей!"
Бегут упругие
Ленты ремней.
Вдали заиграли
Весёлую "Русскую"…
О, где эти слабые
Плечики узкие,
Зелёные деревца –
Мальчики тощие,
Их старые деды,
Бредущие ощупью?
Парни плечистые,
Парни здоровые, -
Песни поём мы
Звонкие, новые!
В грохот работы
Песня вплетается.
Поём мы – татары,
Евреи, китайцы.
Весёлый китаец,
Напарник мой,
Деталь проверяет
Умелой рукой.
К труду, словно к хлебу,
Он тянется смолоду –
Ведь цену узнал он
Побоям и голоду.
В грохот работы
Песня вплетается
Поём мы – татары,
Евреи, китайцы.
Вдали заиграли
Весёлую "Русскую"…
Где эти слабые
Плечики узкие?
Парни плечистые,
Парни здоровые, -
Песни поём мы
Звонкие, новые!
М. Тейф, 1923 г.