205
Примечание к №91
Григорьев это пьяный русский следователь
Итак, либо пьяное застолье, либо допрос, либо вообще их жуткое наложение. А возможен ли вообще
нормальный диалог по-русски? Вот для меня? Да, но как очень тонкое глумление над собеседником и
самим собой. (290) Этого не заметят даже, а мне надо щипнуть, чтобы увидеть, что он живой. Тогда мысль
полетит. Надо в доме повешенного заговорить о верёвке. Даже не собственно о верёвке (тогда всё
моментально дешифруется и собеседник замкнётся), а около верёвки, по поводу верёвки. Русский
собеседник это глумление чувствует инстинктивно и начинает незаметно для себя потихоньку
оправдываться. Ему так сразу уютно становится, понятно. Как на допросе, но без негативной ауры. Словно
острая приправа, пробуждающая аппетит. Иногда русский даже догадывается, – в известных моментах, – но
не верит: "не может же он". И правильно делает, ведь и со стороны глумящегося это не вполне осознанно –
просто мысли надо за что-то зацепиться.
Вот и эта книга такое глумление. Сама её форма – издевательство над
читателем.
С евреями, сколько я ни общался, всегда удивительная слепота. Либо они совсем не чувствуют, что над
ними издеваются, либо понимают, но грубо, прямолинейно. Мне вообще часто хочется им сказать: "Вы
вот: "мы, русские", "у нас в России". Какие же вы русские, в вас русского
ничего нет".
Я так и говорю.
Но не прямо.
И они не понимают.
<-- НАЗАД ПО ТЕКСТУ ВПЕРЁД -->
К ОГЛАВЛЕНИЮ РАЗДЕЛА